Набережная Часовщиков, канун Нового, 1776 г. Семья мастера граверных работ Пьера-Гатена Флипона готовится праздновать всю ночь. Дом наполнился вкусным запахом жареной дичи, фаршированной трюфелями. Чтобы отведать ее, семья соберется вокруг большого круглого стола, вернувшись с полуночной мессы. Пора уже отправляться в Нотр-Дам, все готовы, кроме дочери мэтра, двадцатидвухлетней Манон. Она упрямо отказывается идти в церковь, закрылась в своей комнате и на все уговоры через закрытую дверь отвечает, что не может оторваться от новой книги, и что родичи не увидят ее до утра. Она сдержала слово и до самой утренней зари не расставалась с книгой. Вы спросите, какой же роман она читала?
Роман? Вы плохо знаете будущую мадам Ролан! Она зачиталась Конституцией Англии Женевуа Делорма. Не подумайте только, что она была калекой или уродиной и поэтому ударилась в философию. Вовсе наоборот.
«Стройные, длинные ноги, маленькие ступни, округлые бедра, отлично развитая грудь, быстрая и легкая походка, сдержанные и грациозные манеры» – так описывала сама себя «скромная» дочь гравера.
Мадам Ролан
Она читала и перечитывала Плутарха, Монтеня и особенно Жан-Жака Руссо – «честного человека», который был ее богом. Его роман «Новая Элоиза» утешил ее после смерти матери. Вряд ли чтение этого романа сможет утешить современную девицу в подобной ситуации. При Луи XVI все было иначе.
Какие еще книжки лежали у изголовья юного философа? Пожалуйста – «Основы геометрии», сборник «Записки Академии наук», «Оды одиночеству» поэта Попа.
«Уверенная в своем пути, – писала она, – я продвигаюсь вперед без оценки того, что меня окружает, меняя постепенно свое мнение, сложившееся от первого внешнего восприятия объекта».
Занимаясь столь упорно формированием свой личности, Манон забыла выйти замуж. Впрочем, она одобряла мысли, высказанные Руссо в «Новой Элоизе»:
«Если твое нежное сердце жаждет любви, чтобы наполнить этим чувством душу, совсем не обязателен любовник».
И она отказывала женихам, хотя помнила наставление матери:
«Не отказывайся от мужа, у которого ничего нет. Такая деликатность очень высоко ценится и очень редка, даже у тех, у кого надеешься ее встретить, но она согреет тебе душу и сделает счастливой».
Но Манон помнила и свой жестокий ответ матери:
– О да, сделает счастливой, как вас…
И она отказывала сначала своим профессорам, влюблявшимся в отличницу и красавицу ученицу. Потом отказала всем коммерсантам квартала, в котором жила: четырем ювелирам, торговцу лимонадом и мяснику, который, ухаживая за ней, предлагал ей горы эскалопов, котлет и отбивных. Затем чиновникам, офицерам, двум адвокатам, врачу, нескольким пожилым месье.
Манон отказывала им и все рассуждала:
– Да, я хочу любить.
И добавляла вполне искренне:
– Если любовь проникнет в мою душу через глаза, я умру от стыда раньше, чем отдамся этому чувству.
Но вот она решила, что не «умрет от стыда», влюбившись в молодого Ля Бланшери, писателишку, которого она приняла за нового Руссо. Однажды ее глаза открылись:
«Я не нахожу в Ля Бланшери возвышенной материи, которая мне так необходима».
Затем она обнаружила, что он носит перья на своей шляпе. Это было уже слишком:
«Это украшение ремесленника, а не философа!»
И роман закончился, не успев начаться.
Место в ее сердце освободилось для Жана-Марии Ролана, который был старше Манон на целых двадцать лет. В тот год, когда родилась юная Флипон – в 1754-м, – он был уже «назначен самим министром торговли в корпус инспекторов мануфактур». Это был скучнейший «научный червь», создание без фантазии. Однако он был светилом в своей профессии. В тканях не было никаких секретов для него. Он обладал, как и Манон, «любовью к труду, пристрастием все подмечать и записывать без конца». Он писал серьезные работы, но нечитабельные. Вольтер принимал его в Ферне. Но он вовсе не был Дон Жуаном. Во время визита к прекрасной Манон-философу он был даже неловок, заявив, что книга аббата Реналя «История Индий», которую так хвалила Манон, «бабское произведение, годное только для туалета». Что до будущей мадам Ролан, то у нее был сильнейший насморк, она страдала от этого и «чувствовала себя полной тупицей».
Между ними не сверкнула молния. Их первая встреча состоялась в 1776 г., а свадьба – в 1780 г. Долгие годы эти странные влюбленные с «воспаленными мозгами» сомневались, не решались, расставались, анализировали друг друга и обменивались письмами. Виновата в этом была Манон. Она была неприятно шокирована его первым страстным поцелуем.
«Я признаюсь, что Ваши ухаживания меня волнуют и в то же время ужасают. Они лишают наше общение той счастливой уверенности, свободы и легкой фамильярности, благородной и трогательной, рожденной добродетелью. Мне кажется, что глубокое чувство дружбы не может быть выражено подобной лаской… Я не почувствовала ее, и мое сердце с печалью это отметило; не тревожь мой покой, чтобы я могла тебя любить всегда, всегда».
Многоопытный месье Ролан был озадачен философией Манон и не знал, что делать.
«Я не могу любить тебя по законам метафизики, у меня есть только сердце, которое я мог бы предложить. Оно живое, искреннее, и очень чувствительное: оно тебя любит… Вот вся моя философия… Мой друг, не бойся быть счастливой, пользуйся тем, чем тебя наградила природа».
Наконец все уладилось, хотя и не совсем. Манон была уже согласна выйти замуж, а ее отец, который не был в восторге от «престарелого» жениха, всячески оттягивал свадьбу. Мученики философии рыдали – один в Амьене, другой в Париже, – и Манон писала Ролану душераздирающие письма, которые распаляли огонь в сердце сорокалетнего влюбленного: «Ты меня любишь, ты будешь меня любить всегда, я знаю, я верю и я это чувствую. Я предназначена тебе. Живу только для того, чтобы сеять цветы там, где ты пройдешь. Пусть нежное доверие защитит нас от охлаждения в разлуке и безнадежности, нам воздастся за терпение».
И вот свадьба состоялась. Замужество обернулось для Манон жестоким разочарованием. Она это признавала сама: «То, что произошло в первую брачную ночь, меня неприятно шокировало».
На самом деле ее шокировало открытие, что Ролан обычный мужчина: «Его жизнь, его привычки – все было связано с его работой, поэтому я его воспринимала бесполым философом, который жил только ради своей идеи». А философ предъявлял ей свои требования: жена должна петь и играть, пока он лежит на диване, разыскивать материалы для его работы, переписывать, вычитывать, исправлять ошибки в его статьях, и самое ужасное – заниматься стряпней, не забывая о больном желудке и печени мужа. Ей это очень не нравилось, но Манон не решалась признаться: «Я так уважала мужа, считала его мнение бесспорным и так боялась даже облачка недовольства на его лице. Ролан всегда был так уверен в своей правоте, что только через несколько лет я осмелилась ему возражать».
Если бы Ролан призадумался над своей семейной жизнью, он понял бы, что его красавица жена достойна и других радостей, кроме вычитки типографских ошибок в его статьях о хлопке или бархате. Уйдя полностью в свою работу, эгоист не по злобе, он искренне считал, что жена должна быть счастлива и горда тем, что разделяет его жизнь – скучную и бесцветную. Он был бы очень удивлен, этот бравый месье Ролан, любящий свою жену на свой манер, если б кто-нибудь ему сказал, что темперамент и яркая личность Манон требуют меньшего эгоизма и большего внимания. Манон сама это поняла и записала в дневнике: «Выйдя замуж с самыми серьезными намерениями, я не нашла в браке того, что меня так привлекало, при том, что я полностью посвятила себя мужу не по расчету, а по собственному желанию. Мой супруг вполне счастлив, но мне для полного блаженства чего-то не хватает».
Это «что-то» внесла в ее жизнь революция. Революция, принесшая месье Ролану портфель министра, а Манон – возможность заниматься политикой, спорить о будущем Франции, писать статьи в газеты, проводить время в окружении депутатов и, самое главное – любить, не обманывая своего дорогого и достопочтенного мужа. Сначала она влюбилась в депутата Банкаля – идиллия на фоне «больших революционных принципов». Но для рассудочной Манон любить не значило отдаваться телом. Банкаль в конце концов отказался от попыток заполучить эту женщину, которая никогда не теряла головы и призывала на помощь добродетель, строгость, характер, чтобы не оказаться в объятиях влюбленного мужчины.
Потом был Бюзо – депутат жирондист, молодой, неотразимо красивый. Он стал большой любовью в жизни Манон. Ее привлекла не столько красота Бюзо, сколько его характер. Вот что она говорила о любимом: «У него возвышенный характер, гордый ум, кипящая храбрость; его настроение переменчиво, то он пылает, то впадает в меланхолию и ужасно ленив…
Он создан для домашнего очага, с достойной подругой он забудет весь мир; но, брошенный в общественную жизнь, признает только правила суровой справедливости; их он защищает любой ценой. Друг всего человечества, способный на нежную привязанность, на возвышенные порывы и самые великодушные поступки, он бережно хранит свои убеждения и полностью отдает себя Республике».
Конечно, Манон не могла обманывать своего «почтенного старца», которого почитала «как отца». И она его предупреждала о своей любви, так как «Новая Элоиза» по-прежнему была ее настольной книгой. Ролан был так глубоко потрясен, что уже не имел сил сопротивляться врагам в Конвенте, и 22 января 1793 г. отправил прошение об отставке – письмо переписанное рукой Манон. Они покинули дворец и устроились в маленькой квартирке на улице Арфы. Ролан страдал и вздыхал. А тридцатидевятилетняя Манон жила мыслями о Бюзо. Но судьба разлучила всех их троих и навсегда.
Крах жиронды заставил Ролана и Бюзо бежать из Парижа. Манон осталась, была арестовала и заключена в тюрьму.
Ролан укрылся в Руане. Проскитавшись двадцать дней, Бюзо нашел убежище в Каене. Манон писала ему туда письма:
«Тираны могут меня заточить, но сломить – никогда. Даже в темнице я посвящаю свою жизнь супругу и берегу себя для друга, я обязана моим палачам сохранением верности долгу и любви. Не жалейте меня! Многие восхищаются моим мужеством, но они не знают о моем счастье…
Мы не можем стать недостойными наших взаимных чувств, это делает нас счастливыми. Прощай, мой друг, мой возлюбленный. Прощай».
Ей удалось переслать портрет любимого, который из суеверия она не хотела оставлять в тюрьме.
«Почему я отказалась от утешения смотреть на твой портрет? Он всегда со мной, спрятанный в моем сердце от нескромных взглядов, я чувствую его каждую минуту, часто омываю слезами. Те, кто способен любить как мы, несут в себе способность к великим поступкам – цена самых тяжелых жертв, компенсация за боль. Прощай! Прощай, мой любимый!»
В своем убежище, Бюзо читал эти письма, обливаясь слезами. «Будь счастлив по крайней мере от мысли, что столь горячо любим самым нежным сердцем… Прощай, мужчина, бесконечно любимый самой любящей женщиной! Живи, я могу тебе сказать, что с таким сердцем не все еще потеряно. Вопреки судьбе, мое сердце принадлежит тебе навсегда… Прощай! О, как ты любим!»
Восьмого ноября мадам Ролан предстала перед революционным Трибуналом. «Манон оделась во все белое. Ее черные тяжелые, распущенные волосы свободно ниспадали до пояса. Такая красота тронула бы самое черствое сердце, – рассказывал один свидетель. – Но она не хотела, чтобы ее жалели. Она выбрала белые одежды как символ чистоты своей души».
Через час «она вбежала в камеру столь легко и стремительно, как будто радуясь. Но жестом дала понять друзьям по несчастью, что приговорена к смертной казни». Прежде, чем сесть в повозку приговоренных, она успела написать Бюзо еще одно письмо: «Прощай, солнце, чьи светлые лучи принесли спокойствие в мою душу; прощай, единственный друг, чье лицо меня так волновало. Прощай! Нет, я расстаюсь, но только не с тобою: покинув землю, я стану ближе к тебе».
Огромная статуя Свободы стояла рядом с гильотиной. Манон смотрела на нее с повозки и прежде, чем шагнуть к небытию, прошептала:
– О Свобода, сколько преступлений совершается твоим именем!..
Через два дня, десятого ноября, трагическая новость достигла Руана. Месье Ролан не мог смириться со смертью Манон и принял решение последовать за ней. Он сжег бумаги и письма, взял свою трость-шпагу, закутался в широкий плащ, попрощался с двумя старыми девами, которые с риском для жизни прятали его у себя и вышел на дорогу, ведущую в Париж. Шел дождь. В семь часов вечера он шел через холмы в трех лье от Руана. Он шел к смерти без слез, потому что он шел к любимой… Ветер, дождь хлестали его. Пройдя через маленькую деревушку, он увидел аллею, которая вела к замку Радпон через невысокий кустарник. Он пошел по этой аллее…
На следующее утро, примерно в сорока шагах от дороги, нашли тело месье Ролана. Он убил себя двумя ударами шпаги-трости. При нем была записка:
«Кто бы ты ни был, нашедший меня здесь, отнесись с уважением к моим останкам; они принадлежат человеку, который умер как жил – добродетельно и честно».
Бюзо узнал о гибели Манон только в июне 1794 г. Он скрывался в это время в местечке Сен-Эмильон. Бюзо рыдал:
– Ее больше нет… Злодеи убили ее!.. Зачем мне жить, когда от нее осталось только тело без головы?..
Преследуемый жандармами, Бюзо вынужден был опять бежать. В тот же день, как он покинул свое последнее убежище, Бюзо застрелился в небольшой сосновой роще недалеко от местечка Кастийон. Его тело, сильно погрызенное собаками, нашли только через неделю.
Никогда еще «платоническая возлюбленная» не была столь сильно любима, как Манон Ролан!
<< Назад Вперёд>>
Просмотров: 1394
